Контексты

Что такое гностицизм, и разве он не был истреблен, как сектантство церковью и не высмеян наукой, как невежество и суеверие? Эклектизм и магизм -- два столпа, на которых стоит ведовство, или "знание", что по-гречески означает "гнозис".

Два столпа утверждения ведения

Как-то однажды, выражая настроения "просвещенной общественности", Вл. Высоцкий написал:

Кто верит в Магомета и Аллаха, кто в Исуса,
кто ни во что не верит, даже в черта назло всем...

Я не знаю, верил ли сам поэт в Иисуса. Уверена, что он не верил ни в Магомета, ни в Аллаха. Более того, предполагаю, что и в реинкарнацию душ в момент написания этого стиха он также, как и в Аллаха, не верил -- уж больно шутливо он писал об этом. Внимательно вчитавшись, однако, в текст, приходится констатировать с печалью, что в тот момент творчества он

"ни во что не верил,
даже в черта,
назло всем".

Печально не потому, что он сам "ни во что не верил" -- такого просто быть не могло: поиск того, во что можно верить всегда присутствовал, и присутствовал в костях, иначе и поэт -- не поэт, а кто ищет, тот и обрящет... Печально потому, что поэт точно и удачно выразил грустное то, что называется "общим местом" современной просвещенной общественности. Печально оно именно тем, что оно "общее" и что оно так долго является "общим", некоей неприкасаемой аксиомой, устойчивой парадигмой общества.

А печальней всего оказалось, что эта непререкаемая аксиома вдруг испарилась, исчезла, "как сон, как утренний туман", и все, как оказалось, или почти все ну хоть во что-то да верят, хотя многие сами себе в этом до сих пор не признаются и предпочитают считать себя людьми неверующим, а по научному -- атеистами. Theos в переводе с греческого означает только одно -- бог. Следовательно: А (отрицательная приставка) + Theos (корень) = безбожник. Только и всего-то...

Но кто, где и когда сказал, что атеист или безбожник есть "неверующий по определению", "неверующий в принципе", что это "просто человек", не верящий вообще ни во что, "даже в черта, назло всем"? Получается как-то близоруко: ежели некто является атеистом и не верит в Бога, то и верить ему не во что... Но кто, где и когда утверждал, что верить возможно человеку только в Бога? Совершенно очевидно, что это утверждение из религиозного человеколюбия много веков внушаемо было всеми конфессиями всех мировых религий ради благих целей.

Тем не менее еще на заре христианской эры апостол Павел сказал: "И бесы веруют..." Вот вам и загадка: как бесы (если они существуют) могут верить? Ведь им не надо верить, они имеют возможность знать. Предположим, что они на самом деле существуют. Попробуем встать на место другого, верующего, человека. Среди верующих были, если вспомнить честно, не просто оболваненные "проклятыми церковниками" дурачки и профаны, но и весьма заслуживавшие уважения люди -- один Ньютон дорогого стоит, или Спиноза (пантеист), я уж не говорю о Вольтере, которого записала в атеисты (как и Спинозу) советская пропаганда только потому, что он был деистом, хотя на деизме стояла мощная всемирная религия пророка Заратуштры, не говоря уже о христианских сектах. Кроме того, исходя из этой порочной логики, все политеисты от древних египтян и шумеров до греков и персов, или от древних кельтов, готтов, славян до страшно верующих в своих кровожадных богов инков или ацтеков, а также и до современных нам землян, верующих во "многия бози и духи", можно назвать атеистами. Но они не атеисты, они искренно и упрямо верующие люди, и посему попробуем встать на их место. Особенно на место политеистов. Или язычников (т.е. варваров, носителей не греческого языка цивилизованных людей, или латыни, но многих других языков), как их называли в ранний период христианства, а их многочисленных богов и духов рек, гор, воздуха, лесов, морей и прочих стихий природы и страстей человеческих (вроде Амура или Афродиты) местного и вселенского значения -- бесами.

Итак, как и во что веруют бесы, коли уж они существуют. Но здесь возникает некоторое "НО". Ежели они существуют, тогда существует и Единый Бог. По самой простой логике не могла толпа местных божков сообща сотворить порядок во вселенной. Все эти боги солнца, луны, всех известных тогда звезд, а также лесов, полей, гор, рек и морей даже по известным нам мифологиям, были слишком антропоморфны, а потому спесивы и несговорчивы, следовательно, обречены на анархию, следовательно, без верховного управляющего, Единого Бога, обойтись не могли. Но, с другой стороны, если (по нашему предположению) существуют и Тот, и другие, то обе стороны отлично знают о существовании друг друга, возможно, и знакомы были когда-то... Ведь они -- существа нематериальные, сотканные не из нашей грубой смертной плоти, которой присущи всего-то пять примитивных органов чувств, развитых намного слабей, чем у многих высокоорганизованных млекопитающих. Нематериальные, они знают и ведают то, что нам недоступно по ощущениям. Нам знать этого не дано. Слово "знать", если его перевести на греческий, звучит как "гнозис". Так во что же тогда верят бесы, если они гностики и если он ведуны, если они и так знают и ведают все то, во что нам предлагается только лишь верить (конечно, если мы сами этого захотим, ведь нам обеспечено право выбора нашей "свободной волей")? А они, бесы, верят, раз так сказал апостол. Он не мог ошибаться. И о предмете веры бесов надо спрашивать уже не у них, они все равно не поведают нам об этом. Спрашивать надо у нас самих.

Спрашивать нас необходимо просто потому, что людей неверующих нет. И если человек предпочитает сделать выбор в пользу атеизма, то он обязательно поверит во что-нибудь иное, во что-то светлое и счастливое, но без Бога. Например, в коммунизм, или во всемогущество человеческого разума (т.е. в науку), или в конечную победу здравого смысла (т.е. социальный прогресс). Много есть на свете вещей, в которые готов поверить человек, одновременно ощущающий себя и слабой песчинкой в бесконечных просторах космоса, и могучей вершиной мироздания. Много есть в этом мире соблазнительных панацей и великолепных иллюзий, создающих уютное и устойчивое жизненное пространство, устраняющих дискомфорт потерянности и одиночества. И очень часто эти соблазны подсовывают именно бесы.

Ну как им, бесам, было не возгордиться своими силами и своими победами, ежели они сумели закрутить почти все население Земли в своей лихой пляске в момент, когда эти фанатичные "Бесы русской революции" (Бердяев их отлично рассмотрел) выскочили на поверхность истории из-за спин одураченных ими, бесами, идеалистов, раскрепощенных и прогрессивных, не верящих ни в Бога, ни не в черта, а в некоего всемогущего сверхчеловека, человека с большой буквы и в его возможность учредить на земле справедливость. Бесы нашей революции до сих пор хохочут всласть, надрывая животики, вспоминая, как ловко они выпустили вослед себе таких же необузданных германских бесов из-за спин доверчивых любителей уюта и порядка, уверенных в обретении истинной веры и истинного смысла существования германского духа, а потом открыли неведомых доселе миру африканских бесенят, китайских дракончиков... Вот и верят все эти бесы и бесенята, многочисленные и многоликие, белые и черные, синие и желтые, верит этот визгливый суетный интернационал, имя которому легион, в свое знание, в свое гностическое ведовство слабых душ людских и что в конце концов количество душ, пойманных ими в сети различные иллюзорных и прогрессивных теорий, традиционных мифов, общественных непререкаемых понятий и установок, перевесит Истину. Попросту они завладеют всеми душами, всеми без остатка. И тогда не надо будет ни Бога никому, ни Истины... Они исчезнут из сознания людского, следовательно, их не будет, раз их не будет в сознании. Субъективизм, скажут мне, и даже слишком, радикально пессимистичный... А разве мир не погряз в оном? Но все это -- лишь предположение при попытке встать на точку зрения человека верующего, в данном случае политеиста и гностика ...

С тех пор, как христианство ворвалось в языческий мир, гностицизм и гностики со всеми своими стройными иерархиями демиургов, архонтов, ангелов и прочими бесами ушли в подполье, существуя в виде различных сект, искореняясь как пережиток язычества и суеверие. И хотя после секуляризации в связи с зарождением процесса гностики начали поднимать голову, никто их серьезно не рассматривал. Оптимизм научного мышления, свойственный Новому времени, отводил гностикам место среди пережитков невежества, которые вот-вот, совсем скоро будут искоренены. Ученые переименовали "гностицизм" в "гносеологию" и вмуровали ее в раздел философии, изучающий взаимоотношения субъекта и объекта в процессе познания. Доказав истину, что Бога нет, жизнерадостная наука решила, что дело сделано, гностиков списали в архив истории человеческих заблуждений, атеизм и научное мышление восторжествовали над невежеством. Но радость была преждевременна и неосмотрительна. Случилась маленькая осечка: большинство согласилось с тем, что Бога нет, да и не надо его -- слишком уж многого он требует: и не убий, и не солги нигде, и не пожелай добра ближнего своего, все время "не", "не", "не"... Бога свергли с удовольствием. Но с бесами никто расставаться не пожелал, с ними как-то сподручней...

И вот тогда-то, в момент самой эйфорической стадии поклонения науке (особенно в конце 19в. и особенно в России), бесы и стали выползать из тьмы подполья на свет божий. Но даже такой чуткий христианский философ, каким был Вл. Соловьев, продолжал рассматривать гностицизм, как давно пройденный в истории человечества этап. Даже он поддался настроению эпохи: вперед, в завтра, скорее и радостней, там -- прогресс и счастье... Удачнее всех это настроение выразил М. Горький:

Так шествует мятежный Человек, вперед и выше, все вперед и выше...

Прогресс, спору нет, это хорошо, это "звучит гордо". Но слишком часто он, как и власть, находится в бесхозном состоянии, и доступ к нему получают и мракобесы, и невежды, а то и просто маньяки власти или какой-нибудь сомнительной идеи. Поэтому более удачной характеристикой того времени было бы более ироничное:

Шел в комнату -- попал в другую...
Попал или хотел попасть?

Поэтому, хотя Вл. Соловьев в своей статье "Гностицизм" для энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона дает четкое описание самых характерных черт гностицизма, а также и классификацию, хотя и слишком общую, многочисленных гностических учений, все же "Происхождение гностицизма" рассматривается им как-то слишком музейно и формально. Это и понятно: с его точки зрения будущее человечества всецело принадлежало прогрессу и экуменистическому строительству Богочеловечества, языческое суеверие побеждено наукой, и это на руку христианству. И стоит ли ворошить сознание минувшего прошлого?

А в это время, совсем как в скверном детективе, нежная женская ручка открыла скрипучую черную дверь черного входа. По черной грязной лестнице вошла в дом и очутилась в салоне, сияющем и респектабельном, госпожа Теософия. Такой псевдоним придумала мадам Блаватская для скомпрометированного более чем полуторатысячелетней борьбой Гностицизма. Она сделала ему небольшую пластическую операцию, вспрыснула кое-что взбадривающее и выпустила в мир. Он стал привлекателен, хотя и остался узнаваем ... Мистика, интуиция, пифагорейство, египетская жреческая мудрость, Гермес Трисмегист, неоплатонизм, каббала, буддизм, индуизм и стремление познать божественную мудрость научными методами и обеспечить избранным райское блаженство, конечно же, без участия официальной церкви -- все это было и в старом гностицизме. Единственно, что присутствует нового в теософии Блаватской, это введение ею в эклектичную семью гностиков оккультизма западноевропейских языческих религий, а также средневековых столпов тайного ведения и магизма, как, например, Парацельс и ему подобные да перелицованный романтизм, особенно германский, с его бреднями о животном магнетизме, не чужд которому был даже Гофман.

Таким образом, язычники и бесы всех стран и народов вместо старого и опозоренного перед всем миром сначала церковниками, а затем и наукой гностицизма обнаружили перед своим изумленным взором фундаментальный свод своих "законов", свою Черную Библию, если можно так выразиться... С тех пор дело бесовского возрождения пошло на лад. Единая идеологическая база позволила собрать рассеянные некогда полки под обновленные знамена и бросить вызов разнеженным и пресыщенным воинам из стана этического монотеизма. Современные энтузиасты и продолжатели мадам Блаватской только добавили несколько штрихов к ею нарисованной картине вселенского ведения. Они присовокупили к ее эклектической теософии верования дальневосточных культов, ибо религиями из назвать трудно.

Итак, вооружившись Теософией, эклектизм восстал из "мертвых" перед изумленными взорами атеистов, деистов, ортодоксальных католиков и православных и прочих представителей просвещенного человечества. Как и встарь, но с обновленными (популистским наукообразным стилем мышления) силами, ведуны и волхвы выступили против универсализма. Таким образом, категории "относительного" и "конечного" объявили войну "абсолютному" и "вечному", анализ восстал на синтез, разъятие -- на цельность. И, судя по многим показателям, война эта -- не на жизнь, а на смерть.

Анализ и разъятие -- стихия гностиков. Это одна из существеннейших черт, одна из главнейших характеристик. Они в принципе не могут помыслить о равновесии, не говоря уж о гармонической целостности частного и общего, абстрактного и конкретного, телесного и духовного... Что-то одно у них всегда и слишком перевешивает...

"Гностики разделяют или оставляют разделенным все то, что в христианстве (а отчасти и в неоплатонизме) является единым или соединенным... все гностические системы отвергают самый корень общего между абсолютным и относительным бытием, отделяя непроходимой пропастью верховное Божество от Творца неба и земли. Этому разделению первоначала мира соответствует и разделение Спасителя. Единого истинного Богочеловека, соединившего в себе всю полноту абсолютного и относительного бытия, гностицизм не признает: он допускает лишь только Бога, казавшегося человеком, и человека, казавшегося Богом... Это учение о призрачном богочеловеке, или докетизм, так же характерно для гностической христологии, как разделение между верховным Божеством и творцом мира -- для гностической теологии."

Так пишет об этой важнейшей черте гностицизма В. Соловьев, и это очень важно, несмотря на кажущуюся несоотносимость этого богословского изыскания с современным миром. Ведь мы живем в мире христианской культуры мышления, в мире христианизированного сознания. Нас тревожит, если анализ преобладает над синтезом -- последствия могут быть разрушительны. И вот почему:

"Призрачному Спасителю соответствует и призрачное спасение... С единством Бога и Христа отрицается в гностицизме и единство человечества. Род людской состоит из трех, по природе безусловно разделенных, классов: материальных людей, погибающих с сатаной; -- душевных праведников, пребывающих навеки в низменном самодовольстве, под властью слепого и ограниченного Демиурга; -- и духовных или гностиков, восходящих в сферу абсолютного бытия Но и эти привилегированные избранники (пневматики) ничего не выигрывают через дело спасения, ибо они входят в божественную плерому не в полноте своего человеческого существа, с душой и телом, а только в своем пневматическом элементе, который и без того принадлежал к высшей сфере."

Вот и разрушительные последствия дисгармонии, анализа без синтеза: отсутствие позитивного жизненного начала -- отсутствие объединяющего начала, выраженного равновесием между божественным и мирским, между общим и частным, абстрактным и конкретным. Это отсутствие позитива означает: жизнь в принципе неорганизуема, ибо она есть нечто асимметричное, она есть бессмысленный хаос, а в социальном плане жизнь-хаос есть анархия.

В хаосе все призрачно, неустойчиво, зыбко и делает призрачным не только Бога и всю миссию Христа, но (переходя из абстрактных областей к конкретным делам человеческим) гностические призрачность и анализ практически разрушают единство человечества, заложенное в христианском универсализме. Это нерушимое единство обеспечивается фундаментальным принципом: равно+правием, т. е. всеобщим человеческим правом всеобщего равенства перед Богом. Как назло, как будто бы специально для гностических манипуляций, эволюционное развитие европейского общества этап за этапом снижало эту высокую планку "равенства всех перед Богом". Абсолютизм монархий настаивал на равенстве всех перед единодержавным владыкой (правды ради, в те далекие времена церковь пыталась смягчить эти попытки узурпации духовной власти мирскими владыками);
затем -- возникавшие повсюду республиканские государства после Французской революции настаивали в свете просветительских теорий на "равенстве всех перед законом";
и наконец, после нашей Октябрьской революции планка равенства была и вовсе сброшена в пыль охлократии, когда все стали "равны друг перед другом", любой вася -- любой дуне, а этого быть не может в принципе. Ибо люди рождаются разными: кто поумней, но зол или слишком нервен, а кто и глуп совсем, но, к примеру, добр; кто красив, но неуклюж, а кто ловок и обаятелен, но совсем некрасив и т. д. ... Посему и равенство людей как товарищей, "равенство друг перед другом" оказалось неадекватностью в бытии.

Гностики интерпретируют это неравенство как данность, ибо Бог призрачен, быть равными перед призрачностью невозможно, а равноправия перед бытием быть не может. Следовательно, кто-то обделен при рождении и, что бы он ни делал, как бы ни пытался "спастись", погибнет без следа, ибо принадлежит к касте "материальных" людей, к низшему сорту человечества. Это люди Сатаны, с ним они и исчезнут...

Следующий класс людей не столь неудачлив. Это -- "психики", доверчивые и примитивные люди, находящиеся под влиянием Демиурга-Саваофа, который узурпировал в головах доверчивых людей власть Всевышнего Бога, подчинив их сознание христианским зомбированием. Это каста "психиков" или "душевных людей", которые так и погрязнут под властью ревнивого и злобного Демиурга. Они так и будут пребывать вечность в своем низменном и тупом самодовольстве в каких-то неприятных адских просторах вселенной...

Третий класс -- высшая каста. Это "пневматики" или "духовные"; это гностики, духом ведающие духовный смысл бытия -- от рождения. Они избранные -- от рождения, от рождения спасенные и уготованные для пребывания в сферах абсолютного бытия, в "плероме". Они зеркальное отражение людей первого класса из касты Сатаны, но отражение это "с точностью до наоборот": что бы они ни делали, как бы ни грешили, как бы ни ошибались в этой земной юдоли, преступая законы, крадя, предавая, убивая и сбивая с толку глупцов и невежд, все одно -- они "спасены" заранее. Что ж и размышлять тут... очень даже удобненько -- никакой свободы воли, следовательно, и никакой ответственности ни за преступную мысль, ни за преступное слово, ни за преступное деяние.

От всего этого веет каким-то архаичным мраком. Архаичность по обыкновению не склонна к развитию, она статична, следовательно, и сознание гностика статично. И эта косность архаичного сознания, принимающая как нечто обыденное распределение судеб людских еще до рождения и чуждою волею неведомого Предопределения по крепостным кастам в сочетании с представлением о картине хаотичного, разъятого, разорванного, и потому асимметричного, мира порождает несколько явлений: фатализм, фетишизм, магизм и расизм. Нет, не тот "научно обоснованный" и "рационально" просчитанный германский расизм с его борьбой за чистоту крови и расы или американский куклусклан, продемонстрированные всему миру в минувшем столетии. Гностики не будут заниматься антропологическими изысканиями округлости или угловатости вашего черепа, измерять, на какой угол "косит" разрез ваших глаз, кудрявые ли ваши волосы и черны ли они, какого цвета ваша кожа. Нет, они архаичные расисты -- по верованиям, по симпатиям. Они расисты идеологические. Они примут в свою эклектичную команду таджикского муллу и китайского шамана, азербайджанского экстрасенса и русского колдуна, американскую гадалку с картами или французского специалиста по каким-нибудь никому неведомым биополям, или португальского телепата... И все это прикроют православно-еретической символикой. Полный интернационал!

Но, если вдуматься в тот факт, что картина мира гностиков неверна уже в основных своих постулатах, а именно: а)жизнь есть призрачный хаос, б)касты в хаосе статичны и предопределены в категориях Вечности, то вывод напрашивается сам собой, даже и не один вывод. Хаотичность никак не сочетается со статикой, призрачность с вечностью. Но это вовсе не означает, что носители архаичного, статичного сознания не уверены в обратном. Поэтому: o Даже если и вообразить, что какое-то время статичное состояние каст в перекошенном и изуродованном асимметрией виде кто-то навяжет силой и оно просуществует хоть сколько-то лет, все же ясно: подобное существование недолго продлится. Это приводит к тому, что кто-то, кажется Т. Манн, удачно окрестил "взрывающейся архаичностью". Он имел в виду гитлеровский фашизм. Так же можно маркировать и революцию 1917 года, и, если попытаться заглянуть в будущее, формирующиеся в общую массу так называемого антиглобализма практики социального анархизма, смешанного с популистской "наукообразностью" магизма, невероятно развивающегося фетишизма, особенно дальневосточного, архаичного расизма и исламского фатализма.

И все же, кто они, гностики?

Гностицизм -- "так называется совокупность религиозно-философских (теософских) систем, которые появились в течение двух первых веков нашей эры и в которых основные факты и учение христианства, оторванные от их исторической почвы, разработаны в смысле языческой (как восточной, так и эллинской) мудрости. От сродных явлений религиозно-философского синкретизма, каковы неоплатонизм или герметизм, гностицизм отличается признанием христианских данных, а от настоящего христианства -- языческим пониманием и обработкой этих данных и отрицательным отношением к историческим корням христианства в еврейской религии."(В. С. Соловьев)

Гностики -- это представители вышеупомянутого религиозно-философского течения. Вся их изюминка спрятана в том факте, что до сих пор, то есть от первых веков христианской эры и до конца XX века по Р. Х., ими мало кто занимался, кроме них самих. Ими не занимались ни философы, ни политика, ни церковь, потому что они были как раз посередине между наукой и церковью. И ни наука, ни церковь ничего не объяснили политикам, так как сами ничего не заметили по одной простой причине: наука была занята сама собою и завоеванием социального места в мире, а церковь в процессе становления ее и превращения в строго структурированный социальный влиятельный институт просто не заметила из своих высоких сфер те несколько не прополотых ею сорняков и была уверена, что гнозис побежден ею. Гностиков как бы и не было вовсе, и их никто не замечал. Не было никаких братств, орденов, тайных обществ, но все же они были -- везде и нигде...

Ими никто не занимался, потому что они, с одной стороны, были "как все" вроде бы. Они как бы и признавали легенду и "основные факты и учение христианства" и этим ничем не отличались от остального населения христианского мира -- невежественного, доброго, трудолюбивого и верующего во всех домовых и всех леших, мешающих им попасть на воскресное богослужение в соседнее село. Но, с другой стороны, они вроде как бы и философами были, а может и знахарями, лекарями, учеными-алхимиками, астрологами...

След их теряется в Средних веках. Все, кто упоминает о них, будь то историк или философ, и даже самый банальный справочный философский словарь, особенно с тех пор, как изобрели гносеологию, все закрепляют за ними I -- II века нашей эры. Придется отправиться туда, чтобы понять истоки гностицизма и суть его, поскольку он постепенно реанимируется усилиями своих подвижников и поскольку бесовские языческие культы могут быть весьма опасны, особенно в наше сумасшедшее время.

Естественно, объем журнальной статьи, пусть даже и пухлый, не позволит детально во всем разобраться. Но если даже и не углубляться в самые генетические источники, поскольку мы ограничены в пространстве и времени, а хотя бы рассмотреть первые побеги, то все же многое можно понять.

В первые века христианства на поверхности античного мира царили пресыщенность, глубочайший пессимизм, а в лучшем случае -- веселый или злобный цинизм и усталый скепсис. Надо всем, как легкий флер, висело состояние обреченности -- как личной, так и всечеловеческой, обреченности конечности бытия, однообразия и изматывающей цикличности зарождения -- развития -- распада, бессмысленной повторяемости и бессилия изменить что-либо в этой круговерти... Над этой бессмысленной цикличностью жизни задумался и принц Гаутама, а позже -- все, кто попал под обаяние его грусти: Шопенгауэр, Л. Толстой, а также и совершенно отчаявшийся пессимист О. Шпенглер.

Огромный, распухший как свалка всех религий и философских учений, Рим неуклюже ворочался, пытаясь сложить слово Вечность. Эклектизм был символом этих попыток. В эклектизме все растворялось и исчезало, все становилось взаимозаменяемым и взаимопоглощаемым, мистически-зыбким. Эклектизм "не насыщал" скепсиса, хотя постоянно подпитывал, подбрасывая все новые и новые идеи и иллюзии. Но и иллюзии в конце концов истощаются, а само бесконечное сомнение скептика, само его априорное убеждение в невозможности знания подводило к "переходу к философии вероятия и веры". Тут же из всеядного варева эклектики услужливо выскакивали бесы пифагорейцев, стоиков, персидских магов и пр. с учениями о душе мира -- всепроницающей пневме, с прозрениями о том, что Бог един и всемогущ, но находится вне мироздания и жалких дел жалких земных людишек, которыми управляют подручные духи, коих -- превеликое множество: от персидских и индийских, или вавилонских, египетских, завезенных еще Александром Македонским, до родных, домашних, греко-римских. Философия "вероятия и веры" порождала интерес к магии.

Так и выходило, что эклектизм легко уживался не только со скептицизмом, но и с магизмом. Так все одно к одному и складывалось: античный атеист, как и современный, истомился собственным неверием, своим сомнением не только в традиционных ценностях и авторитетах, но и в своем собственном сомнении, в своем вселенском одиночестве, которое мог бы сломать только позитив знания, стабильный гнозис. Все старые позитивные знания и понятия рушились на глазах, исчезали и испарялись из рук. Опереться на них не было никакой возможности. Ненадежные, так как неуниверсальные, они оказались либо скомпрометированы, либо девальвированы. Всякий, кто осмеливался всмотреться в них пристально, любой думающий человек, начиная с Сократа, различал в них черты человеческого "рукотворного" мифотворчества, человеческой фантазии. Востребована была устойчивость посреди вселенского землетрясения уставшей античности. Требовалось позитивное знание, универсальный ключ ко всем сложным вопросам бытия. Востребованность позитивного стабильного гнозиса -- это было на поверхности. Эклектизм и магизм вселяли надежду усталым искателям знания, что за следующим поворотом покажется, наконец, выход из нескончаемого лабиринта ...

В этой ситуации новая Весть, явившаяся из Иудейской провинции, была как нельзя более кстати. То есть, конечно, просвещенное ухо жителя Александрии или Рима с глубокой иронией пропускало мимо себя сказки провинциальных энтузиастов о том, что Бог воплотился в человека, жил среди людей, совсем как простой человек ел, пил, спал, хуже того -- был казнен (всемогущий Бог?), а затем для чего-то воскрес, затем он зачем-то вознесся -- или сбежал? И далее неразборчиво...

Но все дело в другом. Дело в том, что новость о явлении в мир Мессии донесли до центров тогдашней цивилизации не только такие столпы зарождающегося христианства, каковыми являлись апостолы Петр, Павел или Иоанн. Сенсация источалась из всех уст и облетела цивилизованный мир очень быстро, несмотря на наличие только традиционных средств тогдашних коммуникаций. Переносчиками и первыми истолкователями грандиозной новости были купцы и солдаты, чиновники и просто частные лица -- лицеисты и ремесленники, бродячие философы и нищие прокаженные. И каждый рассказывал не только то, что понял, но и что придумал, или додумал. Путаница возникла страшная. Никто ничего не понимал, но все чувствовали, что произошло нечто ... В этой суматохе внимание стали привлекать те, из чьей среды явилась свежая новость -- иудеи диаспоры, одноверцы и самого странного Мессии, и тех возбужденных провинциалов, которые взбудоражили всю Империю своею вестью о Нем.

В какой-то мере Иосиф Флавий в своих "Иудейских древностях" приоткрывал какую-то завесу над их странной историей и над тайной их странной веры в Невидимого Бога. В какой-то мере Филон из Александрии как-то прояснял логику религии иудеев на философском, понятном просвещенному человеку языке. Но этого было явно недостаточно. Слишком там было все эллинизировано, слишком гладко и попахивало мимикрией под рушащийся эклектичный пантеон . В поисках ясности ищущие позитивного гнозиса, дающего ответы на все вопросы, "пошли в народ" -- за верой. Они окунались в самую гущу диаспоры и дотошно изучали все, что касалось религии Израиля. Но Израиль оказался двуеверен...

Единый Бог был безусловно Един для пророков, и посмертное воздаяние и бессмертие личности было уделом известных или неизвестных, рассеянных в народе героев веры, праведников и пророков. Против остальных, против большинства, для которых Бог был Един с оговорками, и выступали эти назойливые пророки, эти фанатики, время от времени вознося свои поучения и стенания аж до царских ушей. Их соотечественники, даже и царских, даже и левитских кровей, признавали, конечно, что Бог Израиля -- Един, но ...

Как всегда откуда-то являлось это вечное "Но". НО -- как же другие народы? НО -- ведь их царства почти всегда более могущественны, более влиятельны, более богаты. НО -- народ Израиля терпел от них столько зла, поражений, унижений, даже и депортаций -- первое вавилонское пленение, второе... Значит, зло слишком попустимо в мире, как же его не задобрить поклонением. Конечно, Ягве -- вне конкуренции, это Он сотворил все, весь мир и всю силу небесных воинств, а своим любимым детищем избрал Израиль ради подвигов веры праотцев. НО -- Он же и отдал все другие народы в удел другим богам, многочисленным и могучим своим слугам -- солнцу, которому поклоняются персы, луне -- владычице могучего Вавилона. А Египет, сколько там этих богов, не счесть, да и сколько времени длился страшный плен египетский... Бог вывел, конечно, свой народ из этой ловушки, НО -- велик и страшен фараон, непобедим был Египет силою человеческой. Даже силы великого Моисея не достало, ежели самому Ему пришлось вмешаться и творить чудеса исхода. Сам Саваоф встал на усмирение египетских слуг своих, сильны же они...

"Еврейский монотеизм не есть отвлеченность. Его особенность, как верно указал еще Шеллинг, состоит не в отрицании многобожия, а в положительном торжестве, в действительной, исторической победе над ним." (С. Трубецкой "История о логосе в его истории", М., Издательство "Фолио", 2000)

Все дело -- не в отрицании многобожия. Чужие многие боги были вполне реальны не только для язычников, но и для иудеев. Так же реальны, как и сам Ягве-Саваоф. Но все эти чужие боги являлись Его творениями, поэтому их надо было победить, усмирить, покорить воле Единого Вседержителя.

Поэтому вся суть вопроса крылась не в отрицании языческих богов: дело было не в отрицании, а в ином наименовании. В иудейском сознании все эти Амоны-Ра, Бел-Мардуки, Атманы и прочие были не богами, каковыми они были для других народов. Иудеи знали их, этих богов, как ангелов или как бесов. И они были зафиксированы в их религиозном сознании под другим наименованием -- ангелы (падшие или не падшие, т.е. злые или добрые), архангелы, серафимы, херувимы ... И всех необходимо было покорить под власть Единого, и в этом была суть избранства народа Израиля, когда каждый иудей должен был в вере уподобляться праотцам и пророкам по мере дарованных ему способностей. Но, естественно, что именно каждый-то и увиливал от непосильной задачи в свои житейские проблемы, прося разнообразных ангелов луны, солнца или неисчислимого сонма звезд, замолвить словечко за него, за простого смертного, маленького человека... За то и терпели они кары Божии периодически. А что касается не "маленьких", но весьма "больших" людей, то:

"Во всяком случае мы имеем прямые памятники космогонического умозрения среди иудейства. В книге Тайн Еноха, вполне корректной по своему богословскому монотеизму и своей религиозной этике, мы находим космологию и космогонию, во многом приближающиеся к гностическим (гл. XI)... мы имеем здесь два таинственных начала -- Адаель и Архас, из которых выходит два эона -- эон света и эон тьмы..." (Там же, с. 370) -- (а два начала, согласитесь, это исток диалектики, выраженный средствами, доступными для тех времен...)

Во всяком случае к I-II векам новой эры мы находим древние космогонические памятники иудейства, написанные в результате откровения и воспринявшие как источник неоспоримого позитивного знания или гнозиса, с явными следами всех влияний -- от древнейших шумеро-вавилонских космогонических систем до новейших, эллинистических воззрений, так как народ Израиля , хоть и стремился к религиозному изоляционизму, все же испытывал мощнейшие влияния других народов во всех сферах жизни, и в религиозной в том числе. Но и античный гностицизм черпал все "новое", что находил в архаических иудейских представлениях о мироздании, поэтому античные искатели знания и обратили внимание на "новый" для них древний иудейский гнозис.

"В талмудическом трактате Хагига мы узнаем, что под каждым из 12 знаков зодиака, имена которых вынесены из Вавилона, стоит по 30 архистратигов, под каждым из последних по 30 легионов ангелов, в каждом легионе -- по 30 полковников, у каждого полковника -- по 365000 звезд, и все созданы для Израиля! ... Каждый ангел или демон имеет свое имя, и самое солнце имеет тайные имена. Знание этих имен служит заклинаниям и магии, а в этом и состоит первоначальная суть гнозиса: гностик есть "ведун", повелевающий миром духов и знающий таинственные формулы или заклятия, которые приводят в трепет не только демонов, но и силы небесные, и начальствующих духов (архонтов) как в этом, так и в загробном мире... За отсутствием других свидетельств одни послания апостола Павла могли бы убедить нас в популярности подобного "лжеименного" знания." (Там же, с. 354 -356).

Далее, если проследить по Талмуду, то иудейский гнозис утверждал следующее: верховный, наиглавнейший ангел -- Метатрон (ангел Божьего лика); затем следуют Уриил (ангел мира и преисподней), Рафаил (ангел душ человеческих), Рагуил (ангел мщения даже и для светил, не только для людей), Саракаэль (ангел, владычествующий над душами грешников), Гавриил (ангел, поставленный над "раем, драконами и херувимами") и, конечно, Михаил (первосвященник в небесном храме, он же -- небесный привратник во вратах рая, посредник между Богом и людскими молитвами, которые он собирает и передает Самому, он же -- архистратиг и наместник Бога над всем миром, хранящий великое заклятие, которому подвластны все звезды, духи, сама земля и даже преисподняя, он же -- ангел народа Божия). Всех этих ангелов создал никому неведомый и единый Отец. Также он создал архангелов (архангел -- это тот же ангел, но он занимает более значимую должность: в его власти управление планетами), начала и власти. Семь низших ангелов из всего этого обильного полчища создали мироздание и человека.

Таким образом, гностики отделяют бога, как творца мира, от собственно творца человека. Этим они объясняют несовершенство человека:

"Человек был крайне несовершенным созданием и даже не мог стоять прямо, пресмыкаясь подобно червю, пока вышняя сила не сжалилась над ним, не послав ему искру жизни... Филон также объяснял несовершенства человеческой природы тем, что ее создали ангелы." (Там же, стр. 358).

Далее, мы узнаем, что все мироздание, созданное богом-творцом, по понятиям гностиков, -- это семь эонов, руководимых семью архангелами. Они называют это "святою седмицей", а проще -- это семь планет солнечной системы. Возглавляет эти эоны Ялдабаоф, первый в "святой седмице" архангелов солнечной системы, столь часто упоминаемый современными гностиками. Ялдабаоф -- архангел планеты Сатурн. Кроме того, что именно он, архангел Сатурна (а не истинный, неизъяснимый Бог-творец), он же -- создатель человека, и он же является еще и богом иудеев.

Здесь кроется основа для соперничества: еврейский гнозис и еврейская апокалиптика видят в творце человека истинного Бога-творца всего мироздания, а также и человека, видят венцом оного мироздания; гностики не признают единого и целостного творения, исходящего из единого неразделимого источника -- Бога. Разделяя творца мира и творца человека, они делают последнего богом седьмого сатурнианского неба, в котором доверчивые "душевные" "психики", введенные в заблуждение иудеями, видят Яхве-Саваофа-Адонаи. Но поскольку этих доверчивых и наивных "душевных-психиков", которые не духовны, как "пневматики", а потому и примитивны, -- подавляющее большинство в этом несовершенном мире, то иудеи, рабы Ялдабаофа, и совращают доверчивых "психиков", основывая на этом свое стремление к мировому господству, что и является истинной целью сатаны-сатурнианца.

"Раз Бог апокалиптики, бог седьмого неба перестает быть истинным, благим и Всевышним Богом, -- над ним раскрывается новое небо или новые небеса, и сам Он со всеми подвластными ему архангелами обращается в архонта, в демиурга, узурпирующего божество. Он признается ложным богом, и сообразно тому все архангелы прочих низших сфер или небес меняют свой характер, становятся враждебными силами." (Там же, стр. 363)

Остается только возгласить с печалью, что весь христианский мир, мимо которого миновал свет ведических апокрифов, почитает ревнивого демиурга Ялдабаофа-Саваофа, который есть коварный Сатана-узурпатор божьей власти.

Восприняв новую истину о том, что истинный Бог -- это не антропоморфный Юпитер или Зевс и т. п., гностики первых веков христианства так прямолинейно и усвоили постулат о "невидимом" Боге. Еще римская чернь продолжала издеваться над еврейским богом в известной шутке, что "у него ослиные уши, потому его и прячут за завесой Храма", а эллинизированные умники тем временем теософски научно обосновывали эту площадную издевку невежд: раз Бог нематериален, невидим, неведом, непостижим человеческими чувствами и сознанием, то между Ним, абсолютным, и этим миром, вещественным и конкретным, нет никакой связи, нет единства. Бог не создавал мира и человека: раз Он совершенен -- Он ни в чем не нуждается, Ему ничего не требуется, у Него все есть, Он пребывает в абсолютной блаженной нирване-плероме. Мир и человека в нем создал тот, у кого был некий изъян и кому чего-то недоставало. Этот ущербный и был ангелом Сатурна, Ялдабаофом.

В сознание философствующих умников очень удобно укладывался образ ангела Сатурна, особенно если вспомнить мифологический рисунок древнего римского божества, почитавшегося как бог минувшего "золотого века", низвергнутый Юпитером и, стало быть, несовершенный и не всемогущий, а всего лишь символизирующий неумолимость страшного времени, которое пожирает все, им же и порожденное. В честь Сатурна устраивались и специальные праздники, сатурналии, с их необузданным весельем, которым магически завораживали, пытались обмануть и остановить время: господа и рабы менялись ролями, словно прятались за маски чужих жизней, чтобы время их не узнало и скользнуло мимо. Обман веселил всех и вселял необузданность анархического веселья, анархической свободы. Не истинной свободы, а построенной на уловке переодевания, на мошенничестве маски, когда все выдавали себя за иных людей и ни за что содеянное в тот момент не отвечали -- ни за преступление, ни за ложь в чужой или собственной судьбе. Ведь все было не настоящим, иллюзорным, зыбким. А если еще вспомнить, что в астрологии Сатурн означает мрак и холод, как и уходящее время, а металл этой планеты -- свинец, то очень понятно, что многие современные гностики очень интересуются этим злобным и коварным узурпатором Ялдабаофом. К тому же зыбкость и иллюзорность хаоса жизни, как видно из тех же сатурналий и не только сатурналий, но и всеобщего падения нравов как в поздней античности, так и в современной европейской цивилизации, порождают не только умозрительные многообещающие выводы, но и практические последствия:

"В области практической неизбежным последствием безусловного разделения между божественным и мирским, духовным и плотским являются два противоположных направления, одинаково оправдываемые гностицизмом: если плоть безусловно чужда духу, то нужно или совсем от нее отрешиться, или же предоставить ей полную волю, так как она ни в коем случае не может повредить недоступному для нее пневматическому элементу. Первое из этих направлений -- аскетизм -- более приличен для людей душевных, а второе -- нравственная распущенность -- более подобает совершенным гностикам или людям духовным." -- В. С. Соловьев

Так что современные наркоманы, геи и прочие параизвращенцы, а также те, кто пьет и колется не просто так, для кайфа, но еще и "сочиняет", творит, мыслит и т. д. -- это духовная элита человечества, у них "элементы" пневматические играют гимн спасению, и помогают им "милые ангелы", отличные от злобного иудейского демиурга и очень необходимые существа в этой бренной юдоли.

Ангелы командуют каждой звездой и всем, что есть в природе: каждая травка, дерево или цветок, каждое насекомое или зверь, каждая река, источник, как и каждый холм или гора имеют свою звезду и, следовательно, ангела, повелевающего ею. Есть ангелы времен года, ангелы атрибутов каждого времени года -- инея, росы, дождя, снега; существуют ангелы четырех стихий (воздух, земля, вода и огонь), и каждая стихия имеет свой дух, причем стихия воды делится на мужскую (небесные воды) и женскую (подземные воды) природу, дух земного моря также имеет мужской пол. Каждый дух имеет свое особое жилище, а это жилище, в свою очередь, повелевается особым духом жилища, например, есть дух тумана, но есть еще и дух жилища тумана и т.д., и это бесконечно. Существуют ангелы и духи болезней, духи, помогающие рождению ребенка и страшная демоница Лилит, цель которой убить и мать, и рожденное дитя, есть духи пустынь и колодцев, и оазисов, где расположены эти колодцы, у каждого жилого человеческого дома должен быть свой покровитель, и наличествуют даже ... духи отхожих мест.

И вот здесь, в этом моменте все спотыкаются. В продолжение всех историй многочисленных цивилизаций здесь совершались подмены, смещение понятий, когда качество одного предмета переносили на другой. Возьмем следующую цепочку: "ангел звезды -- звезда -- объект" (дерево, родник или человек), которая в традициях астрологии выглядит весьма укороченной, как "звезда -- объект". А это означает, что духовная власть, или сила излучения, влияющая на объект (или энергия, как сейчас принято выражаться), исходит не от ангела, слуги Бога, а от самой звезды, которая есть только инструмент ангела. Ликвидируя ангела, ликвидируют посредника, который обязан волю Бога передать посредством звезды (это его орудие) человеку, зверю, растению, короче -- объекту. Ликвидируя ангела, всю миссию его воли приписывают инструменту, материальному безвольному телу, одухотворяя его. И это уже -- астрология (элемент магизма), вынесенная из Вавилона, свойственная массовому сознанию всех времен и народов... И отсюда уже даже менее, чем полшага до фетишизма.

Существует тонкая грань, перейдя которую, вы перейдете из космогонии (мифологических и поэтических образов восприятия цельности мироздания) и космологии (попытки философски, хотя и слишком антропоцентрично, слишком по своему образу и подобию, но представить логическую модель мироздания) и мгновенно окажетесь в гностицизме. Существует мера этой тонкой грани. Нарушив меру, человек из одного измерения попадает в противоположное, а именно: из области религиозной, церковной мистики он оказывается в область магии. А магия, как мы недавно цитировали, составляет "первоначальную суть гнозиса: гностик есть "ведун", повелевающий миром духов и знающий таинственные формулы или заклятия."

Мистик -- не "ведун", он ничего не "знает". Он может только ставить вопросы, как любой другой человек, но не знает ответов. Мистик чувствует, но не ответ, не "знание" и не "ведение" чего-либо конкретного, например -- сколько ангелов есть под землей или на небе; или в какое время полуночи и на каком перекрестке, под какими именно тремя соснами или березами надо принести одному из духов в жертву петуха, черную кошку или барана, чтобы сглазить или уничтожить врага или соседа, или, совсем наоборот -- приворожить возлюбленную, обеспечить успех какого-то намеченного предприятия.

Мистик чувствует совсем другое -- не узкую частную потребность в чем-то узко конкретном, что есть "прикладное" желание. Но чувствует он то "глобальное", что вместе с тем его личное, "конкретное"; но ощущает он то "абсолютное", без которого не может существовать его личное, "относительное"; мистик чувствует "общее" в "частном" человеке (т. е. все то, что расщепляет и разъединяет гностик, о чем говорилось много выше, в начале этой становящейся необъемной статьи). Одним словом, он чувствует единство мироздания и эмоциональную свою связь с ним. Более того, мистик чувствует свою ответственность за эту цельность. Как Данте чувствовал цельность и единство своего Я и мира перед его Творцом и испугался за нарушение равновесия этого мира по своей вине настолько, что прозрел гармонию мира в величественных образах. Он был мистик. И этот его страх и ответственность есть ничто иное, как старое и когда-то "затертое" понятие страха божьего.

Так вот, этот страх и эта ответственность за нерасторжимое мировое единство и есть та мера, что отделяет непроходимой пропастью веру от суеверия, мистику от магии и верующего человека от гностика, якобы знающего все ответы на все вопросы, знающего -- "как надо". В этом отличие Данте от Беме, Лермонтова от Парацельса, Вл. Соловьева от мадам Блаватской или А. Меня от гуру Дугина и так далее... до бесконечности.

Для соблюдение этой меры необходим такт в ощущении гармонии мира, необходимо чувство симметрии, т. е. снова того же, о чем мы только что говорили: о соблюдении единства и цельности -- единства чувства и разума, но не того узколобого короткого рассудка (от слова "суд", но: "не суди..."!), о котором Некрасов когда-то сказал:

Будь он проклят, растлевающий,
Пошлый опыт -- ум глупцов...

И не той житейской практической сметки, столь свойственной талантливому русскому человеку. Спору нет, житейский ум необходим, но он должен иметь и противовес -- ответственный дальнозоркий здравый смысл ( от слова "мысль"). Мысль, логически развитый "ratio" учтет и просчитает последствия и не перепутает ложную, "частную", "конкретную" и мелкую выгоду страсти с ответственностью личного чувства за любое делание, общественное или личное.

Наталия Черникова